В конце тоннеля

Иван Иванович Невмирущий умирал. Умирал долго, мучительно. Третьи сутки его, и без того безотрадного существования, пыли сокрыты пеленой невыносимой боли. Кровавая дымка и зловонно-соленый привкус стали его единственными верными спутниками в эти дни.

Он не помнил, что там, за окном, в это время бушевала, бесчинствовала весна, бегали счастливые кошки и легко одетые девушки. От кошек смертельно больному остался лишь запах нечистот (причем, очевидно, своих собственных), а от девушек – ворчливая, вечно угрюмая медсестра Бабаманя.

Розовая стена, кровавое зарево на потолке, монотонный заунывный то ли звон, то ли свист над головой. Он стонал, но беззвучно, ибо эта кроваво-зудящая какофония, давящая отовсюду, с безжалостностью жерновов растрощила, размолола истрепанные в борьбе за никчемную жизнь нервы.

За окном смеркалось – или это меркло его восприятие реальности? В тошнотворный изматывающий гул вплелись новые ноты и он с удивлением понял, что слышит сейчас замедленный громовой раскат. Вместо вспышки молнии вокруг него окончательно загустела тьма. Внезапно, словно лопнула нить, исчезли и звуки.

Теперь он лежал… лежал ли? Он пребывал во мраке, тишине и покое, боль ушла, мысли пропали. Он одновременно был, и вместе с тем его уже не было. Нет, он не умер, но, казалось, выпал из умирающей протухшей реальности. Время, наверное, остановилось.

Когда-то потом, через пару мгновений, или напротив – тысячу тысяч лет – в окружающей темноте, скрипнув, загорелась узкая щель. Она росла, крепла и превратилась в открытый дверной проем. В двери трепетал нежный девичий силуэт, укутанный пламенем, а за спиною его простирался ярко освещенный больничный коридор.

- Иван Иванович Невмирущий? – звонко спросила она. – Я Света, Ваш персональный эвтаназиолог. Я рада Вам сообщить, что научный консилиум подписал-таки заключение о принудительной эвтаназии.

Она вошла, Бабаманя вкатила за ней тележку с хромированными инструментами. На нижней полке весело искрился поддон с надписью краской «отходы»…